Классики марксизма утверждают, что «революции - локомотивы истории». Но, позвольте, почему при смене одних производственных отношений на другие обязательно должен произойти разрыв постепенности развития и ломка государственной машины? Может быть, возможен переход от одного общественного строя к другому без рек крови и хаоса? «Революции - локомотивы истории», но что же это за локомотив, если сначала он на станции должен взорваться и разнести станционные постройки, превратив все в руины, прихватив с собой тысячи и тысячи жизней, чтобы впоследствии на пустом месте, поросшем бурьяном начать строить новые производственные отношения?!

Вначале определимся со словом революция. Прижились термины «цветная революция», «научно техническая революция», «культурная революция», «социальная революция», «революция в физике» и т.д.. В настоящей работе под словом «революция» мы имеем в виду только событие, скачком меняющее в обществе господствующие производственные отношения (разрыв постепенности), т.е социальная революция. Нам, детям 40-х, внушалось, что революции - это единственный способ прогрессивного движения человечества вперед по пути достижения всеобщего благоденствия. А так ли это? Откуда взялась эта уверенность?

Вполне логично считалось, что новые производственные отношения зарождаются внутри старых, и когда они станут господствующим в обществе, тогда нужно расчистить им дорогу при помощи разрушения старой государственной машины, так как она состоит из людей кровно связанных с уходящими производственными отношениями, и поэтому они сделают все возможное, чтобы не дать дорогу новым отношениям. Чаще всего так и бывало. Не понимая новых реалий, верхи пытались «рулить» по-старому, но их действия приходили в противоречие с новыми условиями и «низы» не хотели так жить дальше. Но ведь бывали и дальновидные государственные деятели. И были в истории случаи перехода от одного строя к другому без революций. Известен прусский способ перехода от феодализма к капитализму, и он был совершен не революционным, а эволюционным путем. Те же «огораживания» в Англии открыли дорогу капитализму в той стране или, к примеру, реформа 1861 г. в России. Почему переход к новым производственным отношениям должен обязательно сопровождаться разрушением института Государства? Ведь форма государственного строя никак не привязана к производственным отношениям. Термин «демократия» (имея в виду устройство системы власти) применяют к государствам рабовладельческим и капиталистическим. С другой стороны, при капиталистических производственных отношениях формы государства, обслуживающие эту формацию, разные. Есть монархии, есть парламентские республики и т.д.

Что произошло в России после отмены крепостного права? Была расчищена дорога новым капиталистическим производственным отношениям. Вспомним работу Ленина «Развитие капитализма в России». С тех пор появилась масса работ, доказывавших, что капитализм в России уверенно стал господствующим общественным укладом к началу ХХ века. Вот как описывает эту ситуацию учебник МГУ по истории России под редакцией академика Милова [Милов, Цимбаев. История России XVIII-XIX вв.]:

«С 1893 г. российская промышленность развивалась невиданно бурными темпами, за неполных семь лет объем промышленного производства более чем удвоился. Подъем сопровождался техническим перевооружением основных отраслей промышленности. Особенно быстро развивались отрасли тяжелой промышленности: металлургическая, машиностроительная, горнозаводская. Их доля в общем объеме промышленной продукции менее чем за десять лет возросла с 30 до 46 %. Успехи экономической модернизации были очевидны. Возрастающая роль России в мировой системе хозяйства вполне соответствовала ее политическому авторитету и военному могуществу».

Однако, как замечают далее авторы этого учебника, дальнейшее развитие капитализма в России тормозилось отсутствием достаточного количества рабочего труда (труд стал товаром) по той простой причине, что из-за природно-климатических условий большинства российских земель сельское хозяйство было мало эффективно (урожайность сам-3,-сам4) и могло высвободить для нужд промышленности только небольшой процент активного населения, да и то, как правило, низкоквалифицированного. Получался своеобразный тришкин кафтан: чтобы увеличить городское промышленное население, надо было увеличить количество товарной с/х продукции, дабы его прокормить. Увеличение же товарной продукции в наших природно-климатических условиях требовало увеличения пахотной земли и, следовательно, работников в сельском хозяйстве, а значит, уменьшения потенциально возможных промышленных рабочих и т.д. Таким образом, не форма государственного устройства России мешала развитию новых производственных отношений, а, в конечном итоге, низкое плодородие почвы.

Была ли с точки зрения развития производительных сил в России неизбежность событий 1917 г., или это была роковая цепь случайностей? У истории нет сослагательного наклонения, но в силу достаточного распространения жанра «фэнтези» и подготовленности читателей к этому жанру я попробую представить, что у Александра III был наследник с характером Петра I или что сам Александр не попал в ж/д катастрофу, а мирно («государь-миротворец») правил Россией до 1914 г.

В этом случае, безусловно, он не разорвал бы союз с Германией, ради Антанты. Его отношение к англосаксам хорошо иллюстрирует полуанекдотический случай, когда в Средней Азии поймали банду местных предшественников басмачей, «шаливших» на присоединенных Россией землях, а с ними инструкторов-англичанин. На заявление, что они - англичанине и лицо-де неприкосновенное, командир русского воинского отряда, посмеявшись, велел выпороть их плетьми и выгнать с территории Империи. Узнав об этом, официальный Лондон выразил России протест. Царь же ответил на это весьма своеобразно: он послал командиру упомянутого воинского подразделения поздравление с повышением в звании в виде телеграммы следующего содержания: «Поздравляю полковником, а если бы повесил, то был бы генералом». Витте в своих мемуарах пишет, с каким уважением, практически благоговением, молодой Вильгельм II (последний император Германии) относился к императору России: он даже был готов за ним носить его шинель, как ординарец, т.е. в случае если бы Александр III был жив, то вполне реально, что не было бы Антанты, не было бы Первой мировой войны, не было бы революций, и монархическая Россия была бы единственной супердержавой на планете.

Вообщем то, что Александр III умер достаточно рано - это случайность. Но говорят, что случайность - это осознанная необходимость. Я, думаю, не в этом случае, если только железнодорожное крушение не было подстроенным нашими заклятыми друзьями англо-саксами. О кознях английской разведки очень много пишет Н. Стариков и, как мне кажется, во многих случаях очень убедительно.

Но сын Александра III Николай II, к сожалению, не был государственным мужем масштаба своего отца, тяготился обязанностями, доставшимися ему по наследству, и допустил, что к нему явилась делегация, требовать отречения. Будь в этом случае царем Александр III , то он поступил бы иначе, чем сын: он просто арестовал бы делегацию: Гучкова с Милюковым, закрутил гайки - и продолжил бы завоевывать проливы. Но так не случилось.

Далее. Но ведь и Февральская революция захватила не всю Россию, а только столицу. Вся остальная Империя продолжала жить своей жизнью. И уж если в Ставке начальник штаба Алексеев оказался в стане предателей, то Государь-то везде оставался Государем, ему, чтобы управлять Россией, необязательно было быть в Ставке, он мог переехать в Первопрестольную и раздавить крамолу оттуда - было бы желание: «Государь всея Великая, Малыя и Белыя Руси» - везде Государь.

То что я написал выше - это правильно при полностью автономном, независимом от окружающего мира развитии отдельного социума. Но даже и в средние века, не говоря уж о нынешних временах глобализации, страны так или иначе были тесно связаны между собой. Например, события в Англии затрагивали интересы Франции, в борьбу за испанское наследство были включены почти все европейские державы и т.д. Вот в этих условиях нетрудно допустить, что одни державы могли вмешиваться в события другой державы, подогревая протестные настроения. И процесс, который мог бы быть эволюционным (конечно, со своими трениями, но без рек крови и революций), переходил в революционный с отсечением голов «тиранов» и массовым уничтожением всех, кто не успел спрятаться.

Как теперь доказано, февральская революция должна быть определена не как социальная революция, а как государственный переворот, и смены производственных отношений она не сделала. Далее последовал майдан, имевший своей целью разрушение и не несший никакой положительной идеи. Армия была деморализована,полиция и городовые - разогнаны. Институт Государства был разрушен и претерпел изменения: вместо абсолютной монархии пообещали парламентскую республику, при этом (как это и бывает с цветными революциями) империю попытались растащить на куски. Обопрись во время царь на крупную буржуазию и прояви разумную жесткость, никакого отречения бы не было.

И еще один любопытный момент: если и происходит социальная революция, то обязательно ли за ней должна следовать гражданская война, как в Англии в XVII в, Франции XVIII в, и в России в XX в.? Мне кажется, что теоретически, когда новые производственные отношения стали господствующими и, следовательно, у представителей класса-организатора этих новых производственных отношений есть большие финансовые возможности, а у представителей класса-организатора уходящих производственных отношений средств нет, замена правящей элиты может произойти практически бескровно, ибо гражданская война - штука очень и очень дорогая, если не вмешиваются в процесс посторонние силы, а именно заклятые друзья-соседи, как было в Англии, Франции и России.

В истории был почти лабораторный случай, когда смена одних производственных отношений на другие произошла без всякого вмешательства извне - это Римская республика эпохи Гракхов. Действительно, ни одна держава во втором веке до н.э. не была в состоянии вмешаться во внутренние дела Рима: Карфаген пал, Персия далеко, Македония ослабла, а эллинистические государства были заняты своими внутренними делами. Суть движения Гракхов заключалась в том, что шла борьба двух формаций - старой общинной, где каждый римский гражданин (квирит) обрабатывал свою землю и тем кормился, и новой рабовладельческой формации, где для квиритов создавались идеальные условия, практически общество потребления, - все работы совершались рабами, граждане наслаждались жизнью, потребляли блага тогдашней цивилизации, получая достаточно «хлеба и зрелищ». Труд стал презираемым видом деятельности. Для свободного гражданина единственно уважаемым видом деятельности стала военная служба (правда под конец Империи римляне и от этого вида деятельности стали уклоняться).

Как это происходило?

«Последняя треть II в. до н. э. открывает эру крупнейших социальных переворотов и потрясений. Начнем, действительно, с самого общего соображения. С нашей точки зрения, есть все основания говорить о наличии двух самостоятельных, не перекрещивающихся друг с другом линий борьбы, развернувшейся в эти годы: крестьянской (аграрной) и рабской.

Что касается крестьянско-аграрной линии борьбы, то здесь, конечно, речь должна идти прежде всего о движении Гракхов. Как известно, происходивший из знатного и старинного плебейского рода родственник Сципиона Эмилиана Тиберий Семпроний Гракх, избранный в 133 г. народным трибуном, выступил с проектом аграрной реформы.

На первый взгляд законопроект Тиберия Гракха не вносил ничего нового. Он повторял один из пунктов, видимо, уже забытого законодательства Лициния — Секстия , а именно тот пункт, который устанавливал предельную норму оккупации из фонда ager publicus в 500 югеров. Однако Тиберий Гракх предложил некоторые дополнения к этому основному пункту. Во-первых, норма владения общественной землей удваивалась для тех семей, где имелось двое взрослых сыновей. Во-вторых, земельные излишки, образовавшиеся в результате проведения реформы, конфисковывались и распределялись между безземельными гражданами. Эти участки не подлежали отчуждению. И наконец, в-третьих, создавалась особая комиссия — в нее в дальнейшем вошли сам Тиберий Гракх, его брат Гай и его тесть Аппий Клавдий, — которая обладала чрезвычайными полномочиями, т. е. имела неограниченное право проводить конфискацию земельных излишков, делить их на участки, распределять между безземельными гражданами и т. п.

Реформа вызвала ожесточенное сопротивление крупных землевладельцев, которые давно уже рассматривали заимствованные из фонда ager publicus земли как свою собственность. Таким образом, большинство сената ополчилось против Тиберия Гракха. Положение осложнилось тем, что один из коллег Тиберия по трибунату, Марк Октавий, наложил veto на его законопроект.

Борьба Тиберия против Октавия, т. е. по существу против трибунской интерцессии, решительные действия комиссии, попытка Тиберия остаться на своем посту и на следующий год и новое выдвижение своей кандидатуры — все это настолько накалило атмосферу, что во время одного из бурных народных собраний произошло вооруженное столкновение между сторонниками и противниками Гракха. В этом столкновении погибло более трехсот человек, в том числе и сам Тиберий. Фактически это был первый пример гражданской войны на улицах Рима.» (Утченко)

«Продолжателем дела Тиберия стал его младший брат Гай Гракх, избранный народным трибуном ровно через десять лет после гибели брата (123 г.). Он возобновил деятельность аграрной комиссии, но, учитывая опыт борьбы с сенатом, решил создать себе более широкую социальную опору. Гай Гракх провел судебный закон, согласно которому суды, находившиеся до сих пор в руках сенаторского сословия и в значительной мере потерявшие свой престиж из-за царившего в них взяточничества, были переданы в руки всадников. Этот акт укреплял общественные и политические позиции всаднического сословия и вместе с тем превращал его в надежную опору реформатора. Кроме того, Гай Гракх рядом мероприятий — снижением цен на хлеб, выведением колоний, строительством дорог — старался привлечь на свою сторону городской плебс вплоть до самых низших, люмпен-пролетарских слоев населения.

Популярность Гая Гракха была очень велика, и ему удалось добиться того, что оказалось невозможным для старшего брата, — быть вторично избранным на должность народного трибуна. Одно время в его руках сосредоточилась почти диктаторская власть: он был народным трибуном, главой аграрной комиссии, организатором новых колоний

Однако и Гай Гракх потерпел поражение. Дело снова дошло до вооруженной борьбы на площадях и улицах Рима. Сторонники Гракха заняли Авентинский холм. Консул Опимий, облеченный по решению сената чрезвычайными полномочиями, двинул против них большой отряд пехотинцев ги критских лучников. Произошло сражение, гракханцы были разбиты, а сам Гай Гракх, не желая попасть живым в руки врагов, приказал своему рабу убить его. По некоторым сведениям, в результате жестокой расправы над гракханцами на сей раз погибло до трех тысяч человек.» [Утченко. Цицерон и его время]

Как видно из столь обширной цитаты, гражданские войны, сопровождающие социальные революции непродолжительны и практически бескровны, если в них не ввязываются посторонние силы. Три тысячи триста человек погибших в гражданской войне - это много или мало? По свидетельству Тита Ливия, во время Второй Пунической войны, за сто лет до описываемых событий, свободное население Римской республики составляло около 120 000 чел., т.е 3300 чел составляет не более 2,75% (если число квиритов в Риме увеличилось, то это оценка сверху). Разве это можно сравнить с процентом уничтоженных во время Великой Французской революции и гражданской войны, последовавшей после Октябрьской революции?

Выводы

1. Тезис «революции - локомотивы истории»- не корректен. Возможно развитие общества не революционным, а эволюционным путем.
2. В Пруссии и России переход к капиталистическим производственным отношениям в XIX в. произошел эволюционно.
3. При определенных обстоятельствах форма государственного строя в процессе перехода к новым производственным отношениям может не меняться
4. Капиталистические производственные отношения могут обслуживаться различными формами государственного устройства от монархии (Великобритания, Саудовская Аравия) до различных видов республиканского правления (парламентской республики, президентской республики и пр. и пр.).
5. Кровопролитные гражданские войны после революций, как правило, происходят из-за вмешательства внешних сил.

1. В целом урожайность зерновых по Европейской России составляла в 70-е гг. XIX в. сам-3,6, в 80-е гг. — сам-4,1, а в 90-е гг. — сам-4,8.Милов ук.соч.
2. В 1914 г. Александру III, было бы всего 69 лет, по нынешним временам просто зрелый возраст.
3. Кстати обряд венчания на царство, насколько я понимаю, не имеет обратной силы. Это как бы пожизненное возложение на человека обязанностей помазанника Божьего.

Киселев Владимир Николаевич
Специально для информационно-аналитического портала "Созидатель"

В преддверии столетнего юбилея февраля и октября 1917 года предсказуемо обострится дискуссия о событиях векового прошлого. В каком-то смысле Россия до сих пор пожинает плоды революционных идей, овладевших умами наиболее активной ее части сто лет назад. Поэтому историко-философское объяснение явления революции, ее смысла в контексте мирового развития, оценка ее как метода политических преобразований - все это актуальные вопросы для российского государства. В издательстве «Политическая энциклопедия» (РОСПЭН) выходит книга историка Мартина Малиа «Локомотивы истории: Революции и становление современного мира». Фундаментальная работа Малиа, построенная на анализе цепочки, начинающейся в религиозных конфликтах XV и XVI веках, а заканчивающейся в 1917-м, показывает корни революционных событий XX века. При этом революции рассматриваются как движущая сила исторического процесса.

С разрешения издательства «Политическая энциклопедия» (РОСПЭН) «Лента.ру» публикует отрывок из книги историка Мартина Малиа «Локомотивы истории: Революции и становление современного мира», посвященный главным предпосылкам его исследования.

I

Феномен революции имеет европейское происхождение, подобно тому как европейским творением является современная цивилизация вообще, как бы несправедливо это ни казалось всему остальному человечеству. До XX века за пределами европейского культурного пространства (к коему, несомненно, относится американский континент) не происходило ничего, что можно было бы по праву назвать революцией.

Если на то пошло, за пределами этого пространства не наблюдалось также ничего, хотя бы отдаленно напоминающего демократию, конституционализм, философию индивидуальной свободы или социального равенства как высших общественных благ. Соответственно и слова для обозначения этих понятий существовали только в европейских языках. Таким образом, корни революционного феномена следует искать в чисто европейских институтах и культурных нормах.

II

Вследствие подобной «евроцентричности» революцию нужно изучать в первую очередь с исторической точки зрения, в специфически западных условиях, а не с позиций структурного и «транскультурного» подходов. Американские социальные науки, как правило, структурно ориентированы; они оперируют понятиями «социальной системы» или «общества», которые, как предполагается, имеют одну и ту же базовую структуру везде и всегда, от Франции до Китая и от XII до XX века. История же, напротив, работает с понятиями особенного и преходящего - при такой перспективе различия во времени и месте много значат для разнообразия структур, которое мы наблюдаем в мире.

Марксизм - самая выдающаяся теория революции - предлагает сочетание структурного и исторического элементов. Структурный элемент заключается в том, что, по Марксу, вся история есть «история борьбы классов», а классы повсеместно определяются производственными отношениями, которые ведут к отношениям эксплуатации. Следовательно, говоря о таких разных «правящих классах», как китайские мандарины, индийские брахманы, римские рабовладельцы, западные феодалы или американские плантаторы, мы, по сути, всегда ведем речь об эксплуататорах. Вместе с тем марксизм историчен в своих положениях о том, что классовая борьба со временем развивается и ее интенсивность и сознательность возрастают, по мере того как способ производства становится все более передовым и эксплуататорским.

Тем не менее, с точки зрения марксизма, сам ход истории структурирован, ибо во всех цивилизациях существует единая линия социального развития, разбитая на логические этапы: от рабовладельческого строя к феодальному и затем к капиталистическому. Вдобавок марксизм не придает большого значения автономии политики или культуры, для него и та, и другая - лишь «надстройка».

Одним словом, несмотря на то что марксизм признает исторические различия, обусловленные временем, по-­настоящему компаративистским марксистский подход назвать нельзя, поскольку он сводит всю историю к единому набору социально-­экономических факторов, организованных по возрастающей. Таким образом, исторический материализм хоть и заявляет: «Европа показывает остальному человечеству его будущее», едва ли может объяснить, почему только европейская «борьба классов» породила те самые революции, которые являются локомотивами всеобщей истории. Однако распространенные идеи марксизма, несомненно, по-­прежнему оказывают величайшее влияние на современные общественные науки.

III

Западная революция представляет собой в первую очередь политическое и идеологическое преобразование, а не социальное. Наилучшее руководство в данном вопросе - работы Вебера, если воспринимать их как общее методологическое противоядие от Маркса, поскольку Вебер ничего не говорит непосредственно о феномене революции. Важно, что он, как истинный компаративист, пытался объяснить, почему Марксов капитализм зародился в Европе, а не в какой-­нибудь другой культуре. Его ответ гласит, что особенность европейской религии, в частности кальвинизма, сделала Европу более динамичной по сравнению с другими цивилизациями.

Но европейская религия - это отнюдь не только Лютерова доктрина мирского призвания и кальвинистский принцип двойного предопределения, выделенные Вебером. В первую очередь это сложившаяся в эпоху раннего христианства и в Средние века система таинств и священства; развивавшийся со времен императора Константина принцип коэкстенсивности церкви и общества - «церкви­общества», которое при Каролингах получило название «христианского мира». В этом сакрализованном мире духовный и мирской «мечи» (власти) были неразрывно связаны, причем первый, разумеется, считался превыше второго. Таким образом, любое восстание, даже еще не революция, начиналось в Европе с переопределения сферы духовного - то есть с ереси.

В частности, поскольку вечное спасение зависело от таинств, а те могли оказаться недействительными, если их совершал недостойный священнослужитель, европейские ереси неуклонно тяготели к отрицанию божественной власти духовенства и священности таинств. В итоге по прошествии многих лет после григорианской реформы XI века стало очевидно, что логическим следствием такой позиции является полное упразднение духовенства и таинств ради прямого общения верующего с Богом. Кульминационным выражением этой идеи стало восстание анабаптистов в 1534-1535 годах в Мюнстере.

Кроме того, в сакрализованном мире любой вызов церковной иерархии автоматически означал вызов иерархии светской власти. Поэтому религиозное инакомыслие и ереси придали первоначальный импульс коренным переменам в обществе, а в конечном счете - в западной культуре, и оставались главной движущей силой эгалитаризма до Просвещения XVIII века. Даже собственные попытки церкви реформироваться порождали милленаристские ожидания Царствия Святого Духа на земле. Реформация поставила эти и другие, более умеренные формы религиозного протеста в центр политической жизни; секуляризация религиозных ценностей, совершенно очевидно, входит в число элементов западной революционной традиции, способствуя распылению власти аналогично процессу разделения политических полномочий при феодализме. Наиболее яркую теоретическую формулировку радикальным политическим и эгалитарным социальным последствиям ересей Средневековья и эпохи Реформации дал коллега Вебера - Эрнст Трёльч.

IV

Такое же культурное отличие можно найти в европейских политических формах и философских учениях, поскольку только в западном мире - сначала в Греции и Риме, затем в средневековых представительных собраниях и их современных вариациях - известны партиципаторная политика и порождаемая ею правовая и философская рефлексия. Западная «борьба классов» полностью заключена в рамки данной политической культуры.

Несмотря на множество примеров острых социальных конфликтов в истории Европы, будь то городские бунты (такие, как восстание чомпи во Флоренции в 1385 году) или сельские восстания (например, Жакерия во время Столетней войны или Крестьянская война 1525 года в Германии), ни один из них не привел ко всеобщей революции вроде тех, что произошли в 1640 или 1789 годах. Следовательно, социальная борьба - необходимое, но не достаточное условие крупной революции. Чтобы случилось подобное событие, прежде всего нужна структура унитарного государства, которая фокусирует все политические, социальные и иные формы протеста на одном наборе институтов. Именно сконцентрированность на преобразовании государственных структур и сопутствующее ей оспаривание легитимности существующего государства придают всеобщей революции ее взрывнойй характер и политико-­идеологическую природу.

Исторически европейские формы государственного устройства зародились в феодальных монархиях. Протонациональная институционализация светского «меча», равно как и параллельная организация духовного «меча» в структуру духовенства - мирян, носила строго иерархический характер. По сути, две иерархии слились в систему трех сословий: тех, кто молится, тех, кто воюет, и тех, кто работает. Сформировавшиеся примерно в 1100-1300 годах феодальные монархии постепенно централизовались и к XVI веку превратились в государства, которые историки позже назвали «абсолютными» монархиями, а после 1789 года все стали звать старым режимом. Феодальные корни этих государственных форм имеют огромное значение, поскольку феодальные отношения всегда подразумевают раздел власти, и в дальнейшем это легло в основу принципа разделения властей и системы сдержек и противовесов в современном конституционализме.

V

Таким образом, европейская «великая революция» – это принявший всеобщий характер бунт против старого режима. В истории каждой нации подобная трансформация может произойти лишь единожды, так как она закладывает фундамент будущей «современности» этой нации. Свои отличительные черты западные революции приобретают от конституционных и культурных структур старого режима, против которых они совершаются, порождающих соответствующие модели революционных действий. С 1400 по 1789 год европейские революции совершались против священного союза двух властей и трех сословий.

Изображение: The Metropolitan Museum of Art

VI

Западные революции не просто воспроизводят базовую модель бунта против старого режима. Каждая новая революция извлекает уроки из предшествующего опыта и, таким образом, повышает радикализм модели. (Вспомним, что к востоку от Рейна модифицированный старый режим существовал до Первой мировой войны - в Пруссии, Австро-­Венгрии и России.) Схематично эта прогрессия выглядит следующим образом.

Английская или пуританская революция по схеме действий мало отличалась от французской, однако носила наполовину религиозный характер и потому сама себя никогда революцией не считала. Когда она закончилась, ее наследники постарались стереть из национального сознания нации тот факт, что они совершили революцию. Ее завершающий эпизод - «Славная революция» 1688 года - в свое время понимался как «реставрация». (Изначальный смысл слова «революция» - возвращение к исходной точке.)

Американские колонисты начали то, что они действительно именовали революцией (в духе 1688 года), с попытки реставрировать свои исторические права как части английской нации. Великий политический вопрос современности состоял в том, как совместить ее с индивидуальной свободой. На самом деле именно это, а не химера всеобъемлющего социализма, является практически политической и социальной задачей современной политики. Токвиль убедительно выявил корни современной свободы в феодальных «вольностях», а современного стремления к уравниванию - в борьбе монархического государства против тех же самых аристократических вольностей.

Наконец, Токвиль показал себя истинным компаративистом: чтобы понять, почему самая бурная из европейских революций вспыхнула именно во Франции, стал сравнивать последнюю с похожими «старыми режимами», которые не породили революций, стремясь «выделить переменную», присущую французскому случаю. Ответ, конечно, заключался в том, что такой переменной был анти­дворянский, уравнительный монархический строй. Все эти идеи будут использованы в данном исследовании применительно к ста пятидесяти годам революционной истории после Токвиля.

Когда в 1848 году, наконец, произошли события, претендующие на то, чтобы стать повторением 1789 года, ожидания всех революционных слоев, будь то либералы, социалисты или националисты, оказались обмануты. К власти пришли такие личности, как Наполеон III и Бисмарк, то есть революция впервые привела к победе консерваторов. Однако революционное ожидание не исчезло. Разумеется, в индустриализированной Западной Европе после Парижской коммуны 1871 года больше не случалось восстаний рабочего класса, а марксисты Второго Интернационала после 1889 года все больше склонялись к выборам как методу достижения поставленных целей, фактически, если не в официальной доктрине, встав к 1914 году на путь социал-­демократического реформизма. Тем не менее социализм в смысле полной противоположности капитализму оставался прокламируемой целью международного рабочего движения, и любой кризис легко мог вдохнуть в эту идею новую жизнь.

VII

Развитие западной революционной традиции идет не только от примата политической свободы к примату устранения социального неравенства и от сравнительной умеренности к экстремизму. Она также переходит из передовых обществ в отсталые. Так, от экономически развитых и политически сложных «старых режимов» атлантического Запада эта традиция распространилась на более простые и милитаризованные «старые режимы» Пруссии и Австрии, а также на самый незрелый и жестокий из них - российский. То есть она движется, как говорят немцы, по «западно-­восточному культурному градиенту». Данный фактор также способствует радикализации революционного процесса, поскольку продвижение современности на восток приводит к сжатию исторических стадий, а после 1917 года - к инверсии западного развития.

Наконец, достигнув своего «последнего», инвертированного воплощения в России, революционная традиция в XX веке охватила большинство стран «третьего мира», превращая это столетие в главную точку на всемирно­исторической оси революции.

Изучая историю и уроки Русской революции, важно для начала определиться - а что мы понимаем под революцией?

Революция - явление всеобъемлющее, охватывающее все стороны жизни общества. Под социально-политической революцией (речь не идёт о революциях в ином смысле слова, например о научно-технических) понимают очень разные вещи. Это и качественные скачки в развитии, и переходы от одной социально-экономической формации к другой, и социальные перевороты, связанные с вторжениями в отношения собственности, и разрушительные социальные взрывы, и политические перевороты, своего рода «обвалы власти», либо просто «нарушения системного равновесия». Некоторые из этих точек зрения совместимы между собой, но, на мой взгляд, они трактуют явление либо расширительно, либо, напротив, зауженно.

Широкое хождение приобрела фраза Маркса о революции как «локомотиве истории». Мол, на станции «феодализм» стоят вагончики общества, к ним подцепляется «локомотив» революции и перетаскивает страну на станцию «капитализм», в более передовую общественную формацию.

В действительности так не происходит. Переход от феодализма к капитализму (а точнее, от традиционного аграрного к индустриальному городскому обществу) - процесс длительный. Революции играт в нём свою роль, но явно не роль локомотива. Если говорить об экономике, то они иногда даже отбрасывают общество назад. Советский историк А.В. Адо отмечал, что во Франции в результате революции даже замедлился переход к промышленному перевороту, укрепились доиндустриальные отношения.

Так, может быть, революция - это не «локомотив», а «диверсия на рельсах истории»? Всё шло хорошо, эволюция ведёт страну вперёд, но злые диверсанты закладывают на рельсах заряд революции? Но откуда берутся эти диверсанты? Можно сколько угодно искать в революциях масонский след и руку зарубежных держав, но на улицы-то выходят массы жителей данной страны.

Если революции - «исторические недоразумения», то почему они происходили, а то и неоднократно, в большинстве развитых стран? Значит, они зачем-то нужны истории.

Революция почти всегда не случайна. Как правило, даже её начало бывает спровоцировано не революционерами, а действиями правящего режима, в результате которых терпению людей приходит конец.

Революция вовсе не обязательно происходит в результате доведения населения до голодного существования. Более того, как правило, в условиях голода никакой революции не происходит.

Революция - продукт предыдущего прогресса, который достиг «пределов роста». Предыдущий прогресс породил ожидания, надежды на выход из существующего состояния, которое воспринимается как стеснённое, неблагоприятное. Рост благосостояния, медленный эволюционный прогресс дает человеку модель благоприятного будущего, а невозможность осуществить его планы в обозримой перспективе - кризис надежд, разочарование, поиск причин неудачи жизненного проекта. В результате у всё большего числа людей происходит переход от материальной мотивации к идейной - к стремлению изменить общество вокруг себя.

Человек ведёт себя не рефлекторно, просто реагируя на ухудшение положения - не каждый сбой роста вызывает революцию. Революцию вызывают такие сбои, которые объясняются именно чертами существующей системы. С одной стороны, это - результат действия «субъективного фактора» (от развития общественной мысли до эффективности пропагандистов). Но, с другой - это результат реального кризиса системы общественных отношений, которая не может обеспечить реализацию назревших потребностей миллионов людей, потребностей, которые воспринимаются как реальные и необходимые. По мере модернизации сознания имущественное и правовое неравенство уже не воспринимается как норма, существующая социальная иерархия становится синонимом несправедливости, легитимность существующего порядка подрывается.

Если существующее устройство общества приводит к накоплению социальных проблем, это значит, что страна в своем развитии подошла к стене, которую нужно преодолеть. Поток людских судеб упирается в стену, начинается «давка», разочарование миллионов и нарастание недовольства не только правителями, а своим образом жизни.

Из этого положения три выхода.

Либо пойти назад - по пути деградации и архаизации общества.

Либо разобрать стену «сверху» - путём филигранных, смелых и продуманных реформ. Но такое в истории случается нечасто. И дело не только в уме государственных деятелей, но и в их социальной опоре. Ведь «разобрать стену» - значит лишить привилегий социальную элиту, господствующие слои общества. А ведь реформатор вышел из их среды, опирается на них и их же опасается. Не удивительно, что, например, П.А. Столыпин, проводя реформы, не мог покуситься на помещичье землевладение и основы аристократическо-корпоративной системы формирования государственного руководства. Стену, уже надломленную революцией 1905-1907 годов, разобрать не удалось. Бывают и удачные примеры, самый известный из них - «новый курс» Ф. Рузвельта в США. Его, конечно, нельзя идеализировать, но социальную ситуацию эти реформы разрядили и открыли перед страной новые перспективы развития.

Однако если реформы не состоялись или не удались, а общество не готово просто деградировать, остаётся одна возможность - взорвать, проломить стену. Даже если при взрыве погибнет часть авангарда общества, даже если пострадают многие иные, даже если при ударе о стену общество на какое-то время остановится в развитии, даже если образуется груда развалин, которую затем будет расчищать эволюция и последующие революции меньшей интенсивности (как 1830 год после Великой французской революции). Путь должен быть расчищен. Без этого дальнейшее движение вперед невозможно.

Революция, таким образом, - это не «локомотив истории», а «таран истории».

Как определить, какое событие является революцией, а какое - нет? Можно выделить ряд черт, которые объединяют как минимум все «классические» революции.

1. Революция - это социально-политический конфликт , то есть такой конфликт, в который вовлечены широкие социальные слои, массовые движения, а также политическая элита (это сопровождается либо расколом существующей властной элиты, либо её сменой, либо существенным дополнением представителями иных социальных слоев). Важный признак революции (в отличие от локального бунта) - раскол в масштабе всего социума (общенациональный характер там, где сложилась нация).

Таким образом, революция - это не просто переворот или верхушечный мятеж. Но это - и не просто восстание, бунт и волнения. Например, Пугачёвское восстание не является революцией, потому что не вызвало раскола элит.

2. Революция предполагает стремление одной или нескольких сторон конфликта к изменению принципов общественного устройства, системообразующих институтов. Определение этих системообразующих принципов, критериев изменения «качества» системы - предмет дискуссии историков. Но дело в том, что в ходе революции ведущие социально-политические силы сами указывают, какие социальные институты они считают наиболее важными, системообразующими. Далеко не всегда это отношения собственности, как правило - принципы формирования элиты.

3. Революция - это социально-политическое творчество , она преодолевает ограничения, связанные с существующими правилами принятия решений, существующую легитимность.

Нужно отличать революцию от «революции сверху». Если можно решить проблему в рамках действующего порядка - революция не начинается.

Революция ломает имеющиеся институты, стремится к созданию новых «правил игры». Она отрицает существующую легитимность (иногда опираясь на прежнюю традицию легитимности, как Английская революция). Поэтому революционные действия преимущественно незаконны.

Революция не ограничена существующими институтами и законом, что иногда приводит к насильственной конфронтации. Но массовые убийства - не обязательный признак революции, значительная часть революционных действий ненасильственна - массовые манифестации, революционные преобразования, дебаты, создание органов самоуправления и др. Однако во время революции всё же идёт борьба по поводу таких важных, принципиальных вопросов, что угроза «сваливания» в вооружённую конфронтацию очень велика. Это накладывает огромную ответственность как на власти, так и на лидеров массовых движений.

Революция не может иметь место без массового стремления к изменению самих основ социального устройства. Поэтому не следует путать революции с так называемыми «цветными революциями». По форме они похожи на революции, но ставят задачи смены правящей верхушки при сохранении того же самого общественного строя. Это - выпускание энергии масс в свисток, конструктивная работа революции по созданию нового общества в таких случаях не происходит. В дальнейшем это может вызвать массовое разочарование в переменах и деградацию общества.

Также путь назад, к архаике, может начаться в результате поражения революции, неспособности общества «протаранить стену». В таких случаях очень важно изучать опыт неудачи, чтобы можно было всё же преодолеть барьер со второй попытки.

Таким образом, революцию можно определить как общенациональную социально-политическую конфронтацию по поводу системообразующих институтов общества (как правило - принципов формирования правящей и имущественной элиты), при которой социальное творчество преодолевает существующую легитимность. Или короче: революция - это процесс преодоления системообразующих структур общества путем социально-политической конфронтации и социального творчества.

При этом следует иметь в виду, что процесс - это не всегда результат. Революция начинается с момента массовых выступлений против существующего строя, а утверждение принципиально новых отношений происходит уже после прихода к власти (иногда - частичного) сторонников нового строя. Процесс смены строя длителен, в нём могут быть как революционные, так и эволюционные фазы. Революция заканчивается, когда снова утверждается легитимная система принятия решений - как правило, уже новая.

Поэтому Великая российская революция может датироваться 1917-1922 годами. В феврале 1917-го рухнула старая легитимная система - процесс революции начался. К концу 1922-го была сформирована новая общественная система, завершилась Гражданская война, угасли массовые повстанческие движения, и, наконец, была провозглашена новая государственность - СССР. Лава революции затвердела в новых формах. Новая легитимность возникла - революция прекратила течение свое. Начался период истории СССР.

Революции - локомотив истории

Революции - локомотив истории
Из работы «Борьба классов во Франции 1848-1850» Карла Маркса (1818-1883).

• - Стадион "Локомотив".Москва. «Локомоти́в» один из ведущих отечественных спортивных клубов. Основан в 1936. Его предшественниками были «Клуб имени Октябрьской революции» и «Казанка» ...

  Москва (энциклопедия)

• - 1) тяговая железнодорожная машина, напр. паровоз, тепловоз, электровоз. 2) перен...

  Универсальный дополнительный практический толковый словарь И. Мостицкого

• - основная двигательная сила жел.-дор. тр-та, обеспечивающая ведение поездов по графику...

  Технический железнодорожный словарь

• - тяговая машина, пред-назнач. только для передвижения поездов или вагонов по рельсам и не используемая для перевозки пассажиров и грузов...

  Большой энциклопедический политехнический словарь

• - "..."локомотив" - железнодорожный подвижной состав, предназначенный для обеспечения передвижения по железнодорожным путям поездов или отдельных вагонов;..." Источник: Постановление Правительства РФ от 15.07...

  Официальная терминология

• - машина, сама себя передвигающая и при этом могущая тянуть за собою груз. Самая употребительная и наиболее в настоящее время важная из этих машин - паровоз, применяемый на жел. дорогах для тяги поездов...

  Энциклопедический словарь Брокгауза и Евфрона

• - I Локомоти́в тяговое транспортное средство, относящееся к подвижному составу и предназначенное для передвижения по рельсовым путям поездов или отдельных вагонов. Первоначально Л. назывались только...

  Большая Советская энциклопедия

• - паровоз, тепловоз, электровоз, газотурбовоз, моторный вагон и другие тяговые машины, относящиеся к подвижному составу и служащие для перемещения поездов по магистральным железным дорогам, вагонов при маневровых...

  Современная энциклопедия

• - тяговая машина для передвижения поездов по рельсам: электровозы, моторные вагоны, тепловозы, автомотрисы, мотовозы, газотурбовозы, паровозы, комбинированные...
• - "" - добровольное спортивное общество. Было основано в 1936. С 1957 член Международного спортивного союза железнодорожников. Спортсмены "Локомотива" становились чемпионами Олимпийских св. 50 раз, мира и Европы св. 200 раз...

  Большой энциклопедический словарь

• - Из эссе «Случай добровольного невежества» английского писателя Олдоса Леонарда Хаксли...

  Словарь крылатых слов и выражений

• - ; мн. локомоти/вы, Р....

  Орфографический словарь русского языка

• - муж., франц. паровоз, паровая впряжная повозка...

  Толковый словарь Даля

• - Из песни «Есть у революции начало...» , написанной композитором Вано Мурадели на стихи поэта Юрия Семеновича Каменецкого. Шутливо-иронически о долгом, затянувшемся процессе, действии...

  Словарь крылатых слов и выражений

• - Публ. Патет. О революции, насильственном государственном перевороте. /i> Выражение - часть цитаты из статьи К. Маркса «Последствия 13 июня 1849 г.» из цикла “Классовая борьба во Франции”. Мокиенко, Никитина 1998, 318...

  Большой словарь русских поговорок

"Революции - локомотив истории" в книгах

Двадцатилетие революции 1905 года Из истории революции